Мартин Линдау - Яд Борджиа [Злой гений коварства]
После этого предисловия монах-аскет нарисовал картину современного ему общества, далеко-далеко стоящего от идеалов христианства. Горячая проповедь монаха уничтожала все на своем пути, как лава вулкана. Он громил тщеславие, жажду славы, плотскую любовь и в ужасном виде изображал нравы современного духовенства.
Изумление присутствующих возрастало с каждой минутой. Так как монах говорил вообще, не касаясь личностей, то папа Александр слушал его с видным благоволением. Эта необыкновенная речь повышала настроение толпы с каждой минутой все больше и больше. Но вдруг Бруно остановился, как бы собираясь с силами для того, чтобы совершить героический поступок. Его взоры, обводившие толпу, точно призывая к вниманию, остановились на Лукреции Борджиа, которая задумчиво смотрела на Альфонсо и даже не заметила, что монах перестал говорить.
Слова, которые собирался произнести Бруно, застряли у него в горле. Он судорожно, глубоко вздохнул и продолжал молчать. Лукреция вздрогнула, как бы проснувшись от сна, и подняла удивленный взор на проповедника. Бруно снова заговорил, но совершенно неожиданно на другую тему. Он упомянул о милости Божьей к верным слугам церкви и, кстати, рассказал о том, что на его жизнь покушался неизвестный человек. Монах расточал необыкновенные похвалы по адресу рыцаря, спасшего его, и Альфонсо боялся, как бы проповедник не назвал имени того лица, которое наняло убийцу.
Лукреция не могла удержаться от слез, а среди толпы слушателей пронесся шепот одобрения. Монах продолжал свой рассказ с возрастающим воодушевлением. Он говорил так, что можно было предположить, что он считает Орсини подстрекателем преступления.
– Моей смерти желал один человек, которому было неприятно, что я отрицательно отношусь к предполагаемому браку между двумя высокопоставленными лицами, – сказал Бруно, – но я все же скажу: не следует допускать третий брак после того, как Господь ясно показал, что Он не желает этого. Два первых брака произошли без Божьего благословения, не нужно вызывать вновь гнев Творца Небесного, иначе Он немедленно покарает непокорных Ему.
Эти слова произвели на слушателей неодинаковое впечатление. Цезарь улыбался, а папа сердито смотрел на него, как будто считал, что эта проповедь – дело рук Цезаря. Герцог Гравина вскочил с места и схватился за рукоятку шпаги, но Паоло остановил его, прошептав, что не следует принимать намек на свой счет. Лукреция не пыталась скрывать свое волнение и, закрыв руками лицо, тихо плакала.
В заключение монах объявил, что прощает своих врагов, и перешел на чисто религиозную тему, показывая необыкновенную начитанность и остроумное толкование текстов Священного Писания.
Окончив проповедь, Бруно взял буллу, сорвал печать и прочел ее громким, внятным голосом.
Наступило глубокое молчание. Слушатели молились про себя в ожидании, когда глава доминиканцев опустится на колени и произнесет благодарственную молитву, что требовалось по уставу службы. Но Бруно стоял неподвижно, погруженный в свои думы.
– Посмотрите, что делается там с этим учеником Савонаролы, – недовольным тоном обратился Александр к одному из своих приближенных, – а благодарственную молитву мы прочтем сами.
Папа поднялся, в сопровождении кардиналов и прелатов подошел к алтарю и сильным, звучным голосом произнес слова молитвы. Вслед за ним последовал и герцог Романьи, который по окончании молитвы попросил позволения кое-что пожертвовать в пользу церкви и высыпал из маленькой коробочки много драгоценных камней.
– Вот вполне королевский подарок! – восторженно воскликнул церковный казначей. – Какой прекрасный пример для других!
– Карл Великий давал больше. Вот если я получу корону на западе, то буду поступать также, как он, – смеясь, ответил Цезарь.
Альфонсо не переставал смотреть на Бруно, который с бледным, утомленным лицом, опираясь на плечо Биккоццо, спускался теперь с кафедры. Вдруг раздался удар, потрясший всю церковь до основания. В честь юбилейного праздника приказано было звонить в огромный старый колокол базилики. Внезапно язык этого колокола сорвался, и большой кусок железа полетел с высоты башни вниз, проломил потолок церкви и упал непосредственно к ногам папы, раздробив мрамор пола. Куски штукатурки с потолка и осколки мрамора осыпали папу и его приближенных.
Невообразимая паника воцарилась среди присутствующих. Боялись, что рухнет все здание церкви, все заволновались, бросились к выходам, а тут еще распространился слух, что папа убит. Началась настоящая паника.
В первую же минуту происшествия Лукреция, оставив свое безопасное место, с громким, пронизывающим криком ужаса бросилась к своему отцу и упала в его объятия в бессознательном состоянии. Александр со свойственным лишь ему необыкновенным самообладанием положил на пол у своих ног, бесчувственную дочь и, несмотря на то, что ожидал, что вот-вот разрушится весь храм, громким, спокойным голосом прочитал молитву. Услышав голос папы, толпа мгновенно затихла в торжественном молчании, и могучий «аминь» раздавшийся в конце молитвы, показал, что сердца молящихся бьются в унисон.
С невыразимой нежностью Александр поднял свою дочь, наконец очнувшуюся от обморока, и она покрыла слезами и поцелуями его руки. Альфонсо показалось, что из глаз папы тоже покатились слезы в ответ на излияния Лукреции. Пока приближенные Александра приносили ему поздравления по поводу чудесного избавления от опасности, Альфонсо вышел на середину храма и, скрытый толпой громко произнес:
– Вершина церкви святого Петра стоит еще, но если ее сейчас же не укрепить и не перестроить всего здания, то скоро от нее останутся одни развалины. То же самое верующие христиане, произойдет и с нами. Укрепим христианство, исправим его по заветам Великого Учителя, иначе оно превратится в руины.
– Это хорошо сказано! – воскликнул Цезарь. – Я считаю, что каждый из нас, кто сколько может, должен пожертвовать на восстановление храма святого Петра. Это было бы поистине христианским поступком. А пока, святой отец, успокойте сердца верных сынов церкви, покажитесь народу, собравшемуся на площади. Нужно, чтобы все видели, что ваше святейшество милостью Божьей остались невредимы.
– Мы отправимся торжественной процессией в церковь Пресвятой Богородицы и принесем Царице Небесной благодарственную жертву, – сказал Александр немного утомленным голосом. – Успокойся, моя дорогая Лукреция! Орсини, помогите ей идти!
На площади раздалось радостное ликование толпы, когда она увидела папу во главе процессии, отправлявшейся к храму Пресвятой Девы. Альфонсо не последовал за процессией. Церковь быстро опустела, и рыцарь остался один, погруженный в свои мысли. Он думал о страстной любви Лукреции к отцу, о необыкновенном самообладании папы в такой страшный момент, о храбрости доминиканца, не побоявшегося пойти против папы и обвинить Орсини. Альфонсо только не мог понять, почему доминиканец так расхваливал его, между тем, как должен был чувствовать ревность к нему. Монах видел, что Лукреция оказала предпочтение Альфонсо перед другими. Вдруг его осенила мысль: он ясно понял, почему Бруно так превозносил его. Он хотел вызвать таким образом ненависть герцога Романьи к нему, принцу Альфонсо, и заставить его отомстить ему.
Подняв голову, принц неожиданно увидел доминиканца, стоявшего рядом с Биккоццо у алтаря и рассматривавшего разбитую мраморную плиту. На лице Бруно выражалась бессильная бешеная злоба. Однако, заметив приближающегося к нему рыцаря, он быстро овладел собой.
– Вы действительно, кажется, считаете свою жизнь скорее несчастьем, чем благом, – иронически обратился Альфонсо к доминиканцу. – По крайней мере, своими неуместными похвалами по адресу лица, спасшего вам жизнь, вы привлекли ему врага, что, конечно, сделали умышленно.
– Да, я причинил тебе временное зло, – согласился монах, – а ты навеки сделал меня несчастным.
– Я? – удивленно воскликнул Альфонсо.
– Да, ты! В моей душе боролись два начала – добро и зло. Добро победило. Но вот явился ты – и зло воскресло с новой силой. Ты заставил меня отказаться от моей великой задачи. Ты второй, но еще более коварный, Иуда. Я хотел, – продолжал с горькой улыбкой доминиканец, – заставить всех собравшихся христиан сбросить с трона Родриго Борджиа, который при помощи дьявола и больших денег повелевает нами, под именем Александра Шестого. Его поступки позорят Христа, представителем которого он является перед народом, бросают тень на всех христиан.
– Уведи своего господина отсюда, он сошел с ума! – обратился Альфонсо к Биккоццо.
– Если бы он съел кусочек чего-нибудь, ему стало бы лучше. Ведь в течение тридцати четырех часов у него во рту не было маковой росинки! – озабоченно заметил Биккоццо.
– Я не голоден, и не чувствую никаких физических мучений! – возразил Бруно. – Жгите меня на огне – я не испытаю никакой боли. Ведь мои душевные страдания так велики, что заглушают все на свете. Ты не должен сердиться на меня, рыцарь! Я спас тебя, – теперь же для тебя этот город будет самым страшным местом. Ты в большом подозрении у Цезаря, и если останешься здесь, то неминуемо погибнешь. Если же ты все-таки считаешь, что я виноват перед тобой, то приходи ко мне за возмездием.
